Люблю я ропот буйных вод И на волне звезды сиянье. Благославенное страданье, Благославляющий народ. Люблю я ропот буйных вод.
* * * Вот оно, глупое счастье С белыми окнами в сад! По пруду лебедем красным Плавает тихий закат.
Здравствуй, златое затишье, С тенью березы в воде! Галочья стая на крыше Служит вечерню звезде.
Где-то за садом несмело, Там, где калина цветет, Нежная девушка в белом Нежную песню поет.
Стелется синею рясой С поля ночной холодок... Глупое, милое счастье, Свежая розовость щек! * * * Не ветры осыпают пущи, Не листопад златит холмы, С голубизны незримой кущи Струятся звёздные псалмы.
Я вижу- в просиничном плате, На легкокрылых облаках, Идёт возлюбленная мати С пречистым сыном на руках.
Она несёт для мира снова Распять воскресшего Христа: "Ходи, мой сын, живи без крова, Зорюй и полднюй у куста."
И в каждом страннике убогом Я вызнавать пойду с тоской, Не помазуемый ли богом Стучит берестяной клюкой.
И может быть, пройду я мимо И не замечу в тайный час, Что в елях- крылья херувима, А под пеньком- голодный Спас. * * * Гой ты, Русь, моя родная, Хаты- в ризах образа... Не видать конца и края- Только синь сосёт глаза.
Как захожий богомолец, Я смотрю твои поля. А у низеньких околиц Звонно чахнут тополя.
Пахнет яблоком и мёдом По церквам твой кроткий Спас. И гудит за корогодом На лугах весёлый пляс.
Побегу по мятой стёжке На приволь зелёных лех, Мне навстречу, как серёжки, Прозвенит девичий смех.
Если крикнет рать святая: "Кинь ты Русь, живи в раю!" Я скажу:"Не надо рая, Дайте родину мою". * * * По дороге идут богомолки, Под ногами полынь да комли. Раздвигая щипульные колки, На канавах звенят костыли.
Топчут лапти по полю кукольни, Где-то ржанье и храп табкна, И зовёт их с большой колокольни Гулкий звон, словно зык чугуна.
Отряхают старухи дулейки, Вяжут девки косницы до пят. Из подворья с высокой келеки На платки их монахи глядят.
На вратах монастырские знаки: "Упокою грядущих ко мне", А в саду разбрехались собаки, Словно чуя воров на гумне.
Ляжут сумерки золото солнца, В дальних рощах аукает звон... По тени от ветлы- веретёнца Богомолки идут на канон. * * * Шёл господь пытать людей в любови, Выходил он нищим на кулижку, Старый дед на пне сухом, в дубраве, Жамкал дёснами зачерствелую пышку.
Увидал дед нищего дорогой, На тропинке, с клюшкою железной, И подумал:"Вишь, какой убогой,- Знать, от голода качается, болезный".
Подошёл господь, скрывая скорбь и муку: Видно, мол, сердца их не разбудешь... И сказал старик, протягивая руку: "На, пожалуй... маленько крепче будешь". * * * Край любимый! Сердцу снятся Скирды солнца в водах лонных. Я хотел бы затеряться В зеленях твоих стозвонных.
По меже, на переметке, Резеда и риза кашки. И вызванивают в чётки Ивы- кроткие монашки.
Курит облаком болото, Гарь в небесном коромысле. С тихой тайной для кого-то Затаил я в сердце мысли.
Всё встречаю, всё приемлю, Рад и счастлив душу вынуть. Я пришёл на эту землю, Чтоб скорей её покинуть. В хате. Пахнет рыхлыми драченами; У порога в дёжке квас, Над печурками точёными Тараканы лезут в паз.
Вьётся сажа над заслонкою, В печке нитки попелиц, А на лавке за солонкою- Шелуха сырых яиц.
Мать с ухватами не сладится, Нагибается низко, Старый кот к махотке крадётся На парное молоко.
Квохчут куры беспокойные Над оглоблями сохи, На дворе обедню стройную Запевают петухи.
А в окне на сени скатые, От пугливой шумоты, Из углов щенки кудлатые Заползают в хомуты. Дед. Сухлым войлоком по стёжкам Разрыхлел в траве помёт. У гумен к репейным брошкам Липнет муший хоровод.
Старый дед, согнувший спину, Чистит вытоптанный ток И подойную мякину Загребает в уголок.
Щурясь к облачному глазу, Подсекает он лопух, Роет скрябкою по пазу От дождей обходный круг.
Черепки в огне червонца. Дед- как в жамковой слюде, И играет зайчик солнца В пыжеватой бороде. * * * Зашумели над затоном тростники. Плачет девушка-царевна у реки.
Погадала красна девица в семик. Расплела волна венок из повилик.
Ах, не выйти в жёны девушке весной, Запугал её приметами лесной.
На берёзке пообъедена кора,- Выживают мыши девушку с двора.
Запах ладана от рощи ели льют, Звонки ветры панихидную поют.
Ходит девушка по бережку грустна, Ткёт ей саван нежнопенная волна. * * * Заиграй, сыграй, тольяночка, малиновы меха. Выходить встречать к околице, красотка, жениха.
Васильками сердце светится, горит в нём бирюза. Я играю на тальяночке про синие глаза.
То не зори в струях озера свой выткали узор, Твой платок, шитьём украшенный, мельнул за косогор.
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха. Пусть послушает красавица прибаски жениха. * * * Туча кружево в роще связала, Закурился пахучий туман. Еду грязной дорогой с вокзала Вдалеке от родимых полян.
Лес застыл без печали и шума, Виснет темень, как платок, за сосной. Сердце гложет плакучая дума... Ой, не весел ты, край мой родной.
Пригорюнились девушки-ели, И поёт мой ямщик на-умяк: "Я умру на тюремной постели, Похоронят меня кое-как". ПИСЬМО МАТЕРИ Ты жива ещё, "моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу, Загрустила шибко обо мне, Что ты часто ходишь на дорогу В старомодном ветхом шушуне.
И тебе в вечернем синем мраке Часто видится одно и то ж: Будто кто-то мне в кабацкой драке Саданул под сердце финский нож.
Ничего, родная! Успокойся. Это только тягостная бредь. Не такой уж горький я пропойца, Чтоб, тебя не видя, умереть.
Я по-прежнему такой же нежный И мечтаю только лишь о том, Чтоб скорее от тоски мятежной Воротиться в низенький наш дом.
Я вернусь, когда раскинет ветви По-весеннему наш белый сад. Только ты меня уж на рассвете Не буди, как восемь лет назад.
Не буди того, что отмечталось, Не волнуй того, что не сбылось,- Слишком раннюю утрату и усталость Испытать мне в жизни привелось.
И молиться не учи меня. Не надо! К старому возврата больше нет. Ты одна мне помощь и отрада, Ты одна мне несказанный свет.
Так забудь же про свою тревогу, Не грусти так шибко обо мне. Не ходи так часто на дорогу В старомодном ветхом шушуне.
Сестре Шуре. Я красивых таких не видел, Только, знаешь, в душе затаю Не в плохой, а в хорошей обиде — Повторяешь ты юность мою.
Ты - моё васильковое слово, Я навеки люблю тебя Как живет теперь наша корова, Грусть соломенную теребя?
Запоёшь ты, а мне любимо, Исцеляй меня детским сном. Отгорела ли наша рябина. Осыпаясь под белым окном?
Что поёт теперь мать за куделью? Я навеки покинул село. Только знаю-багряной метелью Нам листвы на крыльцо намело.
Знаю то, что о нас с тобой вместе Вместо ласки и вместо слёз У ворот, как о сгибшей невесте, Тихо воет покинутый лес.
Но н всё ж возвращаться не надо, Потому и достался не в срок, Как любовь, как печаль и отрада, Твой красивый рязанский платок. 1925, сентябрь, Москва.
Родился в 1803 году, 21 сентября, в Рязанской губернии. Рязанского уезда, Кузьминской волости, в селе Константинове. С двух лет был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти всё моё детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трёх с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду Я неумело и испуганно плескал руками и, пока не захлебывался, он все кричал: "Эх! Стерва! Ну куда ты годишься?.." "Стерва" у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавал по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо лазил по деревьям. Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: „Ты у меня, дура, его не трожь, он так будет крепче!" Бабушка любила меня из всей мочи, и нежности ее не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало помогало. Всегда орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе. Так протекло мое детство. Когда же я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя и потому отдали в церковно—учительскую школу, окончив которую я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16—17 годам. Некоторые стихи этих лет помещены в „Радунице". Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и поехал в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй - Городецкий. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта. Городецкий меня свел с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась при всей нашей внутренней распре большая, дружба. В эти же годы я поступил в Университет Шанивского, где пробыл всего 1,5 года, и снова уехал в деревню. В Университете я познакомился с поэтами Семеновским, Наседкиным, Колоколовым и Филипченко. Из поэтов-современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности. В 1919 году я с рядом товарищей опубликовал манифест имажинизма. Имажинизм был формальной школой, которую мы хотели утвердить. Но эта школа не имела под собой почвы и умерла сама собой, оставив правду за органическим образом. От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался, но они имеют большое значение как путь поэта до революции. С восьми лет бабка таскала меня по разным монастырям, из-за неё у нас вечно ютились всякие странники и странницы. Распевались разные духовные стихи. Дед напротив. Был не дурак выпить. С его стороны устраивались вечные невенчанные свадьбы. После, когда я ушёл из деревни, мне долго пришлось разбираться а своём укладе. В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном. В смысле формального развития теперь меня тянет всё больше к Пушкину. Что касается остальных автобиографических сведений,— они в моих стихах.. Октябрь .1925. Буклет - сувенир Автор - составитель И. ЧЕРНОВ.
Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий. Потому что я с севера, что ли?
Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при луне По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ! 1924
Сыпь, гармоника. Скука... скука... Гармонист пальцы вьёт волной... Пей со мной, паршивая сука, Пей со мной. Излюбили тебя, измызгали- Невтерпёжь! Что ж ты смотришь так синими брызгами, Или в морду хошь? В огород бы тебя на чучело, Пугать... ворон. До печёнок меня замучила Со всех сторон. Сыпь гармоника, сыпь, моя частая. Пей, выдра, пей! Мне бы вон ту, сисистую, Она глупей. Я средь женщин тебя не первую... Не мало вас. Но с такой, как ты стервою Первый раз. Чем больнее, тем звонче, То здесь, то там. Я с собой не покончу, иди к чертям. К вашей своре собачьей Пора поостыть... Дорогая, я... плачу, Прости, прости.
Сестре Шуре.
